В этом рассказе вы можете найти: не порно романтика экзекуция эротическая сказка
— Привет! А почему такой симпатичный парень пьет один? — она удивленно приподняла бровки-ниточки.
— А ты что, налоговый инспектор? С какой стати я должен перед тобой отчитываться?
— Просто если человек пьет в одиночестве, либо у него проблемы, либо большие проблемы, — улыбнулась она, продемонстрировав жемчужно-белые ровные зубки.
— Налоговый инспектор и психоаналитик в одном флаконе — редкое сочетание, — я демонстративно поднес свой стакан к губам.
— И это еще не все, что я умею, — с облегчением выдохнула она.
— И умей себе на здоровье. Ко мне-то ты чего привязалась? — я посмотрел на нее с напускным негодованием.
А ничего так бабенка — лет под тридцать, но фигурка как у куколки, ни грамма лишнего жира. На лице косметики с полтонны, брови выщипаны почти на нет, глаза подведены слишком ярко даже для вечера, волосы в тщательно продуманном творческом беспорядке — часа полтора уж точно колдовал над ней какой-то заштатный парикмахер или сама укладывалась, но всякой химии на ней столько, что ее можно в школе вместо таблицы Менделеева на стенку вешать. Смыть бы с нее все это, проветрить хорошенько, одеть в строгий костюм или домашний халатик и выйдет типичная серая мышка, примерная домохозяйка или офисный работник. А если совсем раздеть да волосы распустить — так и вовсе выйдет русалка или нимфа лесная.
И вполне понятно, зачем она ко мне подсела — с родителями не ладится, муж достал, на работе завал, короче, нервов на все не хватает, вот и позвонила она первой попавшейся подружке, а та предложила ей пойти в какой-нибудь бар в полной боевой раскраске и познакомиться с мальчиком на ночь. Идеальная схема для снятия стресса, вот только в ней один просчет — кадрить эта девица предпенсионного возраста решила меня. А ведь могла подсесть вон к тому очкарику у дальнего конца стойки или к до неприличия зализанному школьнику в рубашке с какими-то невнятными разводами. Нет, она выбрала именно меня. Она рассудила правильно — если со мной секса не выгорит, так хоть можно пообщаться и не бояться выглядеть извращенкой.
Я вздохнул и коснулся ее руки. Она вздрогнула.
— Простите, пожалуйста, мой резкий тон. Неделька выдалась тяжелая, и следующая обещает быть не лучше...
— Это вы меня простите, — она виновато опустила глаза. — Я действительно не должна была приставать к вам с разговорами...
— Мое имя Ришар, — улыбнулся я и поднес ее запястье к губам.
— Очень приятно, Кристина, — даже сквозь сантиметры пудры на ее щеках, я заметил, как она покраснела.
Я не отпустил ее руку после поцелуя, а продолжал нежно водить большим пальцем по ее ладошке. У нее была мягкая, хоть и немного грубоватая кожа. Мои движения видимо смущали ее еще больше, чем даже мой поцелуй. И я не сводил с нее глаз. Да, отмыть, проветрить, переодеть — и я хочу ее...
Я улыбнулся:
— Пойдемте, прогуляемся. А то здесь становится душно...
— Я... я... не одна... — она говорила тихо с придыханием, а я торжествовал — всего пара движений, один взгляд, и она моя...
— Думаете, кто-то заметит ваше отсутствие? — я склонился почти к самому ее уху.
Она вздрогнула и мотнула головой.
Я встал со своего места, бросил пару купюр на стойку и подал ей руку. Она оперлась на нее.
Уже через минуту мы вышли на стоянку позади бара. Я оставил ее на тротуаре, сказав, что сейчас подъеду на машине, и медленно двинулся между рядами дорогих и не очень иномарок.
Что ей больше понравится — огромный джип или этот спортивный кабриолет? А может, она поклонница классики, и ей будет приятно прокатиться по городу на этом стареньком «Мустанге»? Или «Мерседес»? Эх, все не то... Ага! Вот то, что нужно!
Я подъехал к тротуару на новенькой «Вольво» представительского класса темно-синего цвета. Ее глаза округлились, когда я вышел и открыл перед ней дверцу.
— Это... твоя? — только и спросила она.
Я ухмыльнулся:
— Нет...
— Ты... украл ее? — теперь она смотрела на меня с негодованием, все еще держась за дверцу машины.
Вместо ответа я впился в ее губы поцелуем. Она тут же обмякла, и я без труда усадил ее на переднее пассажирское сиденье.
Я вел спокойно, соблюдая все правила и изредка бросая довольные взгляды на нее. Она тяжело дышала и смотрела только на дорогу, которая медленно шла в гору. Мы поднимались все выше, пока не оказались на краю крутого обрыва.
Я вывел ее из машины и встал позади нее. Она молчала. Тогда я склонился к ее плечику и припал губами к мочке ее правого уха. Она не стала отстраняться, лишь слегка наклонила головку влево, чтобы не мешать мне. Мои руки тем временем спустились к ее груди. Я сжал ее и отпустил. Грязная девчонка — явилась в бар без нижнего белья. Я запустил руки ей под блузку. Она судорожно сглотнула слюну. Какая мягкая шелковистая кожа! Давненько я не баловался с городскими девочками.
Одной рукой я мял ее грудь, пока другая ощупывала ягодицы и бедра. Я был прав — фигурка у нее отменная. Она продолжала молчать и тяжело дышать.
Я запустил руки ей под юбку и подобрался к самому заветному. Она тихонько всхлипнула, когда мои пальцы коснулись ее аккуратно выбритого лобка.
Я ухмыльнулся и обнял ее плечи.
— Тебе нравится? — спросил я шепотом.
— Да, — так же шепотом ответила она.
— Я могу подарить тебе весь мир, все, что пожелаешь — драгоценности, меха, картины, деньги. Только будь моей...
— Мне ничего не нужно, — сказала она, — только быть с тобой...
Я легко развернул ее к себе лицом, прижал к груди и впился в ее густо напомаженные губки долгим поцелуем.
Огни внизу мерцали, как звезды над нашими головами. В траве у наших ног пели сверчки. Вокруг нас, почти задевая наши волосы когтистыми крыльями, летали летучие мыши. А я медленно стягивал с нее блузку и юбку. Она без разговоров повиновалась каждому моему движению. И я наслаждался своей властью над этой женщиной, над ее телом и разумом.
Она была действительно прелестна. У нее было тело двадцатилетней девочки — ни одной складочки, ни одной морщинки. Ее возраст и трудности в жизни выдавали лишь несколько серебряных волосинок, будто случайно затерявшихся в ее темно-каштановых волосах.
Я ласкал ее до тех пор, пока у меня самого не заныло внизу живота, и я не почувствовал, что могу взорваться даже от легкого прикосновения. Поэтому я отстранился от этой красивой обнаженной женщины, достал из кармана брюк сигареты и закурил. Она смотрела на меня отрешенно, все еще тяжело дыша после серии оргазмов, до которых я довел ее лишь языком и пальцами.
Когда напряжение немного спало, я вновь припал губами к ее груди, а она выгнула спину под почти нереальным углом и громко застонала. Одним движением я расстегнул брюки и резко вошел в нее сразу на всю длину. Она вскрикнула и дернулась, но я крепко держал ее за бедра. Я двигался медленно, растягивая удовольствие, а она выла волчицей, стонала и ревела.
Ее ноготки давно исцарапали мне в кровь спину и руки, ее щеки и губы были солеными от слез, а я все еще двигался медленно, оттягивая, насколько это было возможно, свой пик.
Огни внизу давно погасли, поблекли звезды в небе, сверчки умолкли, не решаясь нарушать своими дилетантскими криками нашу идеальную гармонию движения и голоса. Ее стоны стали хриплыми, и только когда восточный край неба посветлел, я начал наращивать скорость. Она завыла с новой силой, а я толкался в ней все быстрее, разрывая ее нутро. И вот когда ее крещендо дошло до максимума, когда ее вой достиг наивысшей ноты, на какую только был способен ее голос, я замер, обливаясь потом и изливая в нее все, что я так старательно копил всю эту ночь.
Она затихла, обмякла, прижавшись ко мне всем телом. Я обнял ее плечи и благодарно поцеловал ее в шейку.
— Спасибо... тебе... — еле слышно проговорила она.
— Ты моя... — ответил я.
— Я — твоя... — отозвалась она и сладко зевнула.
— Идем ко мне, — предложил я.
— Да... — согласилась она.
Я осторожно поднял ее на руки и уложил на заднее сиденье машины. Затем подал ей ее одежду. Она начала одеваться, но я остановил ее:
— Не стоит, ты сможешь ходить так хоть весь день — все будут считать, что ты одета, накрашена и причесана...
— Почему?
— Потому что я так хочу, — улыбнулся я, сел за руль и щелкнул пальцами.
Машина заворчала и медленно покатилась обратно в город.
В этот день мы занимались любовью еще трижды. Разумеется, теперь я не растягивал удовольствие, но старался разнообразить наш секс, насколько хватало моей изголодавшейся фантазии. Сбоку, сверху, сзади, стоя, сидя... Эх, если бы она умела летать или хотя бы висеть вниз головой, но, к сожалению, людям это не под силу.
За весь день она ни разу не вспомнила ни об оставленной накануне в баре подружке, ни о забытой там сумочке с телефоном, ни о муже, ни даже о маме. Она бросилась в эту пучину разврата с такой легкостью и отчаянием, что даже у меня от этого слегка кружилась голова.
И как неутомим был я, так неутолима была она. Я трахал ее до исступления, а она, почти теряя сознание, умоляла: «Еще! Еще!!!»
На следующее утро в дверь моей комнаты постучали. Ладно, как и машина, комната была не совсем моя, точнее, совсем не моя. Поэтому нам пришлось срочно ретироваться. Хорошо, что нам не нужно было долго собираться — одежду похватали и деру.
Мы вылезли через окно, которое выходило на заброшенный задний двор, и обычно было закрыто, оделись за мусорными баками, спугнув пару ободранных котов, и спокойным шагом направились к ближайшей станции метро.
Возле станции было малолюдно, зато вдоль тротуара выстроился целый ряд дорогих машин на любой вкус. По другую сторону сверкали галогеновыми лампочками витрины ювелирных магазинчиков и ломбардов. Кристина вдруг остановилась возле одной из витрин, и на ее глазах сверкнули слезы.
— Ты хочешь это колечко? — спросил я.
Она кивнула.
Она смотрела на скромное золотое колечко с крошечным бриллиантиком. Я ухмыльнулся, взял ее за руку и ввел в магазин.
— У тебя же нет денег, — с дрожью в голосе проговорила она.
— Ну и что? — я пожал плечами и огляделся.
За стеклянным прилавком с лотками с кольцами, цепочками, браслетами, серьгами и кулонами из золота и серебра, с жемчугом, бирюзой, сапфирами и изумрудами с рубинами стояла миловидная продавщица в скромном сером платьице. Ее короткие светлые волосы были аккуратно уложены, на лице был минимум косметики, в ушках поблескивали простые сережки, а на шейке тонюсенькая цепочка с крошечным кулончиком в виде сердечка.
Напротив прилавка со стороны высоких стеклянных стеллажей под самым потолком висели две камеры. Еще одна находилась позади продавщицы и была направлена в основном на кассовый аппарат по ее левую руку. Еще две камеры, под разными углами снимавшие вход в магазин, я заметил на улице. И, наконец, в центре торгового зала прямо на потолке висела скрытая в плафоне лампы еще одна камера. Об этой наверняка не знали даже продавцы и охрана. Итого шесть.
Камеры на улице я уже вырубил. Камеры над стеллажами опасности не представляют — обзор им заслоняют углы стеллажей, и направлены они так, что человек, стоящий у прилавка, находится для них в слепой зоне. Их можно не трогать. Самые опасные это камера позади прилавка и скрытая в центре зала. Та, что позади прилавка, не фиксирует лица покупателей, зато с нее хорошо просматривается любой, кто приблизится к кассе или попытается вынуть лотки с украшениями. А центральная фиксирует все — во-первых, она поворотная, во-вторых, у нее наилучшее разрешение, в-третьих, если изображение с других камер (кроме наружных) нигде не сохраняется, все, что снимает эта, записывается прямиком на жесткий диск и дублируется на сервере. Поэтому уничтожать записи бессмысленно. Проще обмануть саму камеру. Или вырубить ее.
Я подтолкнул Кристину к прилавку. Продавщица тут же встала по стойке смирно и улыбнулась самой благожелательной улыбкой, какой ее успели научить местные старожилы:
— Чем могу помочь?
Кристина смутилась и промолчала. Но продавщица тут же вынула лоток с кольцами:
— Примерьте вот это с рубинчиком. Это золото, пятьсот двадцать пятая проба, рубин на пять карат... Вам очень идет... А это настоящий изумруд. Вы больше таких не встретите. Эксклюзивный дизайн. Сочетание золота и платины, камень обработан в ручную... Это точно ваш камень...
Продавщица продолжала тараторить, нанизывая кольца на пальчики Кристины, а она смотрела на меня с недоумением. Я лишь ухмылялся в ответ.
— Что происходит, Рик? — со слезами в голосе спросила Кристина.
— Не беспокойся, все так, как и должно быть, — улыбнулся я, обошел прилавок справа и приблизился к кассе. Один щелчок, и черный пластмассовый ящик, плотно утрамбованный купюрами, предстал моим глазам во всем своем великолепии.
— Рик, здесь же везде камеры! — тихо воскликнула Кристина. — Нас поймают!
— Я уже обо всем позаботился, — ответил я, вынимая купюры из ящика и укладывая их в карманы куртки.
— Рик! — взмолилась она.
Я вышел из-за прилавка и взял ее за руку:
— Идем, — я потянул ее к выходу.
Она неуклюже кивнула продавщице:
— До свидания...
Но девчонка в сером платье продолжала вытягивать из лотка кольца и примерять их на несуществующую руку.
Мы вышли на улицу, прошли два квартала, и лишь после этого я завершил иллюзию и включил камеры.
Еще два квартала спустя Кристина решила заговорить:
— Что это было?
— Какая тебе разница? — я сверкнул на нее глазами. — На твоих пальцах с десяток колец, каждое из которых стоит больше, чем квартира в центре, а в моих карманах денег столько, что мы можем спокойно скупить полгорода.
— Рик, но это же воровство! Нас поймают! Продавщица видела нас вместе...
— Ты уверена? — я усмехнулся и свернул в переулок.
— Что ты хочешь этим сказать? — с недоверием взглянула на меня Кристина.
— Пропажу денег она обнаружит не раньше, чем откроет кассу, а произойдет это ближе к вечеру — ювелирные магазины не те места, куда народ валит толпами. У них если в день бывает один покупатель, уже хорошо. Вместо тебя она видела даму средних лет со светлыми волосами, серыми глазами и надменным выражением лица — это все, что она сможет о ней рассказать. Камеры наш приход и вовсе не зафиксировали, потому что те, что находятся на улице, были неисправны, камеры в зале висят больше для красоты, камера позади прилавка передает сигнал на монитор, но запись не ведется, а скрытая камера в центре зала также почему-то не работала...
— Как... ты это сделал? — она смотрела на меня с испугом.
Я обнял ее за талию и нырнул рукой ей под юбку:
— Тебе не все равно? — она послушно чуть расставила ножки, и мои пальцы тут же проникли в ее влажную щелку.
Она тихо застонала:
— Я... мне... — я проник глубже. Ее дыхание участилось. — Рик, я... люблю тебя...
Я поцеловал ее в губы, пытаясь заглушить ее прерывистые всхлипы и слова. Любит она, как же! Ты не меня любишь, детка, а лишь то, что я с тобой делаю.
Я аккуратно уложил ее на землю, не выходя из нее, и свободной рукой расстегнул ширинку. Нравится тебе, шлюшка, когда тебя трахают в грязной подворотне? Значит, так и будем с тобой поступать.
Она крепче обняла мои плечи, когда я быстро вынул из нее пальцы и вошел в нее одним сильным толчком. Она не вскрикнула, но ее дыхание участилось. А потом она застонала. Сначала тихо, потом все громче, пока не перешла на крик. Я стиснул зубы и зажмурился...
Не останавливаться, не оборачиваться, не возвращаться — я жил согласно этим принципам всю свою жизнь, сколько себя помню. Там, в другом мире, где я был вовсе не разыскиваемым преступником, вором и аферистом, а настоящим дворянином, меня научили, что это единственный способ выжить. Когда я стал вором? Почему я оставил свой дом, свой мир? Как же ее звали? Не помню. Помню, что у нее были разноцветные глаза. Не в том смысле, что один глаз серый, а другой зеленый. Ее радужки были действительно радужными, похожими на наше небо. Больше я о ней ничего не помню. О нашей связи стало известно — кому? Не важно. И я вынужден был бежать. Я помню, что шел дождь, а потом мир вокруг меня сжался, как фольга. Я не знаю, сколько времени прошло до того, как все пришло в норму, но когда мир распрямился, я был здесь среди изумрудной зелени, засаженных виноградниками холмов, обдуваемых со всех сторон ветрами, под изумительно чистым лазурным небом и большим золотым солнцем. Я был очень голоден и слаб. Несколько раз я терял сознание, поэтому дальнейшее я помню урывками. Меня везли на телеге. Потом я очнулся в каком-то сарае на сеновале. Девчонка с рыжими волосами в легком ситцевом платьице поила меня молоком из небольшого черпака. Я помню, как отобрал у нее черпак, одним махом осушил его, а ее завалил тут же в сено. Она пыталась вырываться первые пару минут, а потом затихла, стала отвечать на мои поцелуи и двигаться навстречу мне. Я был ее первым мужчиной. Крови тогда из нее вылилось, как из коровы во время родов, но она ни о чем не жалела. А я тем более не жалел. Утром, когда она еще спала, зарывшись с головой в сено, я ушел, прихватив с собой ружье из дома ее отца и кое-какие деньги.
Потом был Париж. Художница с Монмартра. Тонкая, как береза, чувственная, как слон во время гона, и развратная, как целый полк стареющих проституток. Она была очень богатой наследницей какого-то магната, поэтому она могла позволить себе писать плохие полотна золоченой кистью и красками с алмазной пылью. Ее картины никто не покупал, потому что это была невероятно дорогая мазня, но она считала себя непризнанным гением. Я несколько раз обворовывал ее под ноль и сбегал на площадь Пигаль, где спускал все до сантима. Но громилы ее папаши находили меня и возвращали. Каждый раз она грозилась сдать меня в полицию, но ни разу не выполнила свою угрозу, потому что у нас был самый дикий секс за всю ее жизнь — уж я-то знаю приемы, как довести любую даже самую искушенную даму до исступления, заставить ее сорвать голос и переломать все ногти о мою спину.
Напоследок я обворовал ее отца — перевел почти все деньги с его заграничных счетов на счет несуществующей компании, а потом обналичил их в его же собственном банке. Такую наглость он не смог мне простить, поэтому меня сейчас разыскивает не только французская полиция, но и Интерпол.
Потом была Голландия, маленькая тихая Голландия. Амстердам я помню смутно — сквозь пьяный угар и дым анаши. Там были какие-то женщины, мужчины, даже дети. Потом была клетка, где я, собственно, и протрезвел. Оказывается, я потратил все деньги и не смог расплатиться с одной проституткой, за что ее сутенер и запер меня. Это было унизительно — я сидел в клетке совершенно голым, с трех сторон меня окружали выходившие на улицу огромные окна без занавесок или жалюзи. После нескольких месяцев жизни на одних наркотиках и алкоголе я сильно отощал, а из-за почти постоянно светившего на меня солнца, я буквально высох. Я провел в клетке три дня и три ночи. А на четвертое утро я вспомнил, кто я такой, открыл замок и ушел. Правда, прежде чем уйти насовсем, я ограбил ту проститутку, узнал, где жил ее сутенер, пошел к нему и убил. Этому меня тоже научили — можно простить все, кроме унижения. Я забрал его деньги, кредитки, одежду, сел на ближайший пароход и отправился в Норвегию.
Нет смысла описывать мои похождения по Скандинавии, иначе придется написать целую сагу. Скажу только, что в Интерполе на меня собралось досье толщиной с Библию и размером с художественный альбом. Последнее мое приключение в Финляндии закончилось стрельбой. Этот тупой лесоруб прострелил мне плечо за то, что я якобы обесчестил его дочку. Но что значит обесчестил? Изнасиловал? Вот еще! Стану я опускаться до насилия. Она сама на меня запрыгнула, сама стянула с себя белье и сама скакала на мне, пока не потеряла сознание. Ладно, разумеется, я там был и, разумеется, если бы я этого не захотел, она бы никогда этого не сделала. Но разве я ее обесчестил? Я просто вытащил наружу ее тайные желания и стремления, вот и все! Все произошло по обоюдному согласию!
Как бы то ни было, от боли я потерял сознание и несколько дней дрейфовал к российскому побережью. Каким-то чудом я не наткнулся на пограничников, и меня прибило к берегу недалеко от маленькой рыбацкой деревушки. Как в плохом кино меня нашла местная красотка, о которой в тайне мечтали все парни деревни, но которая была невестой сына какого-то важного человека. Девица привела меня в свой дом, где ее мамаша — местная знахарка — извлекла из меня пулю. Той же ночью знахарка пришла ко мне и осталась до утра. О, это была знатная женщина — страстная, сильная, красивая. Я трахал ее до самого рассвета, а она не издала ни звука, лишь сладострастно всхлипывала и закрывала глаза, когда я проникал в нее уж слишком глубоко.
Ее дочурка явилась ко мне на следующий вечер. На всю ночь ее не хватило, и орала она так, что по всей деревне никто спать не мог. Но мне она понравилась. Она так выгибалась, что ее стареющей мамаше и не снилось, а я получал несказанное удовольствие от того, что видел ее девичьи грудки прямо на уровне моего лица, ощущал ее упругое лоно вокруг своего члена, терся яичками о ее молоденькую аппетитную попку...
А утром начался настоящий кошмар — ко мне выстроилась очередь. Оказывается, мужики из этой деревни разъехались на заработки, и у многих баб секса не было по полгода, а то и дольше. Парни, которые увивались за моей спасительницей, были не старше восемнадцати — едва достигнув совершеннолетия, они также срывались в города. В общем, изголодавшееся бабье, воодушевившись стонами и криками, полночи разносившимися по деревне из дома знахарки, пришло ко мне на поклон — кто с молоком, кто с яйцами, кто с хлебом, кто с мясом. Знахарка принимала плату с вежливой улыбкой, а я работал буквально на износ. Не скажу, что это не доставляло мне удовольствия. Я сам назначал дамам время, определял свой график работы, решал, кого обслуживать в первую очередь, а кто может еще потерпеть.
И эта идиллия могла продолжаться еще очень долго, если бы в один далеко не прекрасный день к своей невесте не наведался тот самый сынок важного человека. Сказать, что он был взбешен, увидев меня в доме своей невесты, это не сказать ничего. А когда эта дура малолетняя еще и сказала ему, что она расторгает помолвку, так как любит меня, он и вовсе рассвирепел. Мне пришлось в срочном порядке собирать свои пожитки и валить оттуда. Конечно, я мог бы остаться и принять вызов этого парня, но я прекрасно понимал, во-первых, что в кулачном бою он мне не ровня, а во-вторых, правда на его стороне. Это я увел у него невесту, а не наоборот. И если бы я ненароком убил его в честном поединке, ничего хорошего из этого бы не вышло.
С Кристиной я познакомился в тот день, когда только пришел в город. По сути, я просто зашел в бар перевести дух, когда она подсела ко мне. И да, после всех перипетий я был в ударе...
Мы закончили одновременно. Она шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы, прижавшись ко мне. Я тяжело дышал, изливаясь в нее и дрожа всем телом.
— Я люблю тебя, — повторила Кристина, отдышавшись.
Вместо ответа я поцеловал ее и помог подняться.
Мы вышли из подворотни и двинулись через дворы к выходу из города.
Хорошие здесь города — они не обнесены стенами, где хочешь можно выйти незамеченным. Полиция патрулирует только центральные дороги и трассы национального значения, а маленькие дворики да не обозначенные на картах проезды через частный сектор они и вовсе игнорируют.
Мы покинули город, когда солнце за нашими спинами только начало клониться к закату. Я повел ее, полуголую и спотыкающуюся, с перемазанным косметикой лицом и сбившейся набок прической, напрямик через поле к журчавшей вдалеке за небольшим леском речке.
Когда мы, наконец, добрались до леса, точнее, рощицы, она совершенно выбилась из сил. По хорошему я должен был бы оставить ее спящей где-нибудь в городе, чтобы ее нашли полицейские и отвели домой к мужу, но мне почему-то не хотелось расставаться с ней. Скажу больше, мне было приятно ее общество, хотя в ее слова меня раздражали и пугали.
Здесь, пожалуй, следует пояснить. Я не из тех людей, кто легко влюбляется. Для меня понятие любви сводится к довольно сложной и витиеватой электрохимической формуле, в которой участвуют с десяток гормонов с непроизносимыми названиями. Я знаю весь этот процесс, скажем так, изнутри. Я знаю, что сделать для того, чтобы женщина воспылала ко мне страстью, чтобы она боялась меня потерять, чтобы она понимала меня с полуслова, полужеста, полувзгляда. Но сам я никогда ничего подобного не испытывал. Я вообще сомневался, что способен на какие-то чувства по отношению к другому человеку, кроме страха и недоверия.
Но сейчас, глядя на то, как она плескалась в прозрачной воде лесной речушки, как с ее волос и лица постепенно смывались остатки косметики, мне почему-то хотелось оставаться рядом с ней, слышать ее голос, даже когда она задает неудобные вопросы. Больше того, мне хотелось ответить на ее вопросы, и ответить честно, чего я никогда не делал. Рассказать ей, кто я и откуда. Поведать ей мою историю, обо всех моих скитаниях, боли и унижениях. Я хотел довериться ей, что уж совсем недопустимо.
Она развесила свою одежду на кусте ракитника и села рядом со мной на траву. Я обнял ее плечи и прижал к себе. Солнце уже скрылось за горизонтом, и вокруг нас сгущались сумерки. Птицы пели свои прощальные оды уходящему дню, сверчки настраивали скрипки. Слабый ветерок трепал ее роскошные кудри. Она ежилась при каждом порыве и все сильнее прижималась к моей груди.
Я снял куртку, набросил ей на плечи и поднялся.
— Куда ты? — спросила она с испугом.
— Надо разжечь костер, а то мы тут до утра совсем околеем
— Рик, не уходи, — я улыбнулся ей в ответ и поцеловал в нос.
— Я быстро...
Собрать охапку хвороста, которой бы хватило до утра — дело нелегкое и долгое. Но не для меня. Через минуту, я уже вернулся на берег речки, сгибаясь под тяжестью огромной вязанки. Я сбросил ее на землю у подножия дерева, которое росло прямо на берегу, вытащил несколько веток потоньше и уложил шалашиком в предварительно подготовленной ямке. Через мгновение языки пламени уже весело пожирали подготовленное для них угощение. Я подкармливал их до тех пор, пока не убедился, что они утолили свой голод, и уселся на траву рядом с Кристиной. Ее ручки тут же обвились вокруг моей шеи, а головка легла на мою грудь.
— Ты удивительный, — проговорила она тихо.
— Почему? — не понял я.
— Ты такой холодный и равнодушный снаружи, а внутри — добрый, чуткий и заботливый. Иногда ты меня пугаешь, но мне все равно рядом с тобой лучше, чем где бы то ни было.
— Даже чем рядом с мужем?
— Да... — она вдруг умолкла, а я понял, что задел струну, которую не нужно было задевать. — Он меня не любит, — заговорила она снова после продолжительной паузы. — Он никогда не любил меня. Он всегда относился ко мне, как к вещи, как к предмету мебели...
— Зачем же ты вышла за него замуж? — спросил я, глядя на огонь.
— У меня не было выбора, — она вздохнула. — Мы познакомились с ним, когда я еще училась в школе. Он вел себя очень галантно — встречал меня после уроков, провожал домой, кормил мороженым, дарил цветы и драгоценности, одежду и обувь... Моя семья была не очень бедной, но мы действительно не могли себе многого позволить... Он приходил к нам домой, приносил всякие деликатесы, дорогие напитки. Родители радовались, что у меня такой богатый ухажер, а я... Я не знала, радоваться мне или плакать. Знаешь, рядом с ним я всегда была напряжена, как будто ждала удара. Но он был таким обходительным, что когда я говорила маме о его жестокости, она меня ругала, называла неблагодарной... Когда мне исполнилось восемнадцать, он пришел к нам домой с огромной охапкой белых роз и маленькой коробочкой, оклеенной красным бархатом. Он попросил моей руки. Родители согласились за меня, хотя я протестовала. Я тогда проплакала всю ночь, даже хотела сбежать из дома... А утром он прислал за мной машину... Через месяц мы сыграли свадьбу — это был последний раз, когда я видела своих родителей... Вскоре после свадьбы они погибли в пожаре...
Я продолжал смотреть на огонь, а мое воображение рисовало картины того, как богатый взрослый муж вводит вчерашнюю школьницу в спальню, как укладывает ее на постель, как она упирается и кричит, а он зажимает ей рот и входит в нее. Сначала головка, потом на треть, потом на половину. Как она извивается и плачет под ним. Как его волосатый живот трется о ее тоненькое хрупкое тельце. Как она вскрикивает, когда он разрывает последний барьер, разделяющий их. Как по ее бледным щечкам текут слезы...
— Я тоже никогда не любила его, он был мне противен, — продолжала тем временем Кристина. — Все мои подружки, когда я жаловалась им, говорили, мол, харчами перебираешь, с жиру бесишься, живешь, как у Христа за пазухой, горя не знаешь, вот и придумываешь себе проблемы... Одна Катька меня понимала... Муж запрещал мне с ней общаться, приводить ее в наш дом. Он говорил, что она потаскуха, что ничего хорошего от нее не жди, еще чего доброго какую-нибудь болячку в дом принесет... Мы встречались в барах и кафе днем по всем правилам конспирации, пока мой муж не нанял частного детектива, чтобы тот следил за мной и докладывал ему о каждом моем шаге... В тот день я пришла поздно — у Катьки был день рождения, мы засиделись в кафе... Муж встретил меня на пороге дома и избил, да так сильно, что у меня случился выкидыш... — я вздрогнул.
Бить женщину, да еще и в живот, это не просто низко. Это недопустимо. У женщин брюшная стенка устроена совсем не так, как у мужчин. Это мы можем смягчить удар в живот, напрягая мышцы пресса. У женщин эти мышцы расположены иначе, их роль — смягчать удары не снаружи, а изнутри. Они более мягкие и эластичные, потому что они должны растягиваться во время беременности и выдавливать плод во время родов. Если ее муж не знал этого, он должен был, по крайней мере, знать, что в любом случае женщина намного слабее мужчины. Бить слабого, значит, расписаться в собственной слабости...
— С того дня он бил меня ежедневно — по щекам, по рукам, по ногам, по груди, по животу... — говорила она. — Доходило до того, что он бил меня в присутствии своих друзей и знакомых... Знаешь, это так унизительно, когда тебя бьют, а кто-то посторонний видит это и одобрительно цокает языком... А потом... Однажды он пришел домой пьяным и злым... я испугалась, что он опять станет меня бить, но прятаться мне было негде. Я заперлась в спальне, закрыла лицо руками и плакала, слушая, как он выбивал дверь... Я знала, что будет только хуже, что дверь не выдержит... Он ввалился в комнату вместе с охранником — огромный такой бугай... Муж повалил меня на кровать и стал срывать с меня одежду, а охранник смотрел и как будто облизывался... Вдруг муж остановился и посмотрел на него. «Хочешь ее?» Охранник кивнул. «Тогда бери», — крикнул муж, схватил меня за руки и с силой толкнул к нему...
— Он... как вещь... передал тебя... своему охраннику? — с трудом переводя дыхание от злости, проговорил я.
Она кивнула.
— И что охранник?
— Он... — она судорожно всхлипнула. — Он взял меня... Он был такой огромный... его член был наверное вдвое толще, чем у мужа... Я с мужем всегда визжала от боли, а с этим... Рик, я теряла сознание, а он приводил меня в чувство и трахал, трахал, трахал... Муж его подначивал, говорил: «Ну, как тебе кобылка?»...
— Сволочь, — у меня непроизвольно сжались кулаки.
Кристина плакала. От одного воспоминания об этом кошмаре по ее щечкам текли слезы.
— Все, достаточно, — я обнял ее голову и прижал к своей груди.
Но ее вдруг будто прорвало:
— Он трахал меня до самого утра. Потом я трое суток не могла встать с кровати — промежность была разорвана в клочья... он же трахал меня на сухую, единственной смазкой была моя собственная кровь... Муж приводил ко мне врача, которому, видимо, платил сам, иначе врач бы точно заявил в полицию — такие повреждения являются явным признаком изнасилования... Когда я смогла вставать и передвигаться по комнате, он пришел ко мне ночью. На этот раз с ним были двое — его друзья... Муж заставил меня встать на четвереньки, широко разведя ноги и оттопырив попку. Он сказал, что раз в письку сейчас нельзя, они будут осваивать другую мою дырочку...
— Молчи, я не хочу этого знать... — говорил я сквозь слезы, гладя ее по волосам.
Она вдруг отстранилась от меня
— Один встал позади меня, другой спереди, — казалось, она меня не слышала. Слезы на ее щеках высохли. Она смотрела мимо меня на кроваво-красную от отблесков костра воду. — Тот, что был спереди, вставил свой член мне в рот и пригрозил, что если я сделаю ему больно, он сломает мне шею. А тот, что был сзади, начал медленно входить в мой анус. И снова на сухую. Мне было так больно, что слезы сами собой полились из глаз. Задний толкал меня вперед, и я все глубже заглатывала член переднего. Скоро они оба выли от удовольствия, а я между ними выла от боли и унижения. И от страха. Потому что муж стоял надо мной с плеткой. При каждом моем неудачном движении, он бил меня по спине, отчего я выгибалась еще сильнее и еще глубже насаживалась на член заднего. К моему счастью эта пытка продолжалась недолго. Он кончили одновременно, а я чуть не задохнулась... Тогда муж швырнул меня на кровать, запретив даже переодеться или умыться, назвал меня грязной блядью, и они ушли... Утром я позвонила Катьке, хотя знала, что муж проверит мой телефон, увидит этот звонок и уж точно убьет меня, но больше я терпеть не могла... Превозмогая боль, я вылезла в окно на крышу гаража, спустилась по пожарной лесенке и побежала по дороге. Катька ждала меня в машине в квартале от нашего дома. Я захлопнула дверцу в тот момент, когда машина мужа проезжала мимо. Он чудом меня не заметил. А, может, его и не было там. В любом случае, Катька отвезла меня к себе, отмыла, дала чистую одежду, напоила чаем... Я пряталась у нее больше недели, пока однажды на ее домашний не позвонили. Она подняла трубку и тут же побледнела. Я поняла все. Я не стала дожидаться конца разговора, а в чем была выскочила из квартиры и побежала не вниз, а наверх — на чердак. По чердаку я перебежала на крышу соседнего дома, там спустилась в подъезд и стала тарабанить во все двери без разбору. На седьмом этаже мне открыли. Симпатичная девочка, она мило улыбнулась мне и пропустила в квартиру, но едва я заикнулась о том, чтобы позвонить в полицию, она изменилась в лице и сказала, что сейчас она позвонит своему брату, что, мол, он во всем разберется. Брат приехал через сорок минут. Все это время я сидела у окна и наблюдала за двором. Где-то минут через тридцать из Катькиного подъезда вышли четыре здоровенных мужика, они сели в машину и уехали. Я хотела вернуться к Катьке, узнать, как она, но девчонка меня не пустила. Она повторяла, что брат придет, во всем разберется. Когда явился этот «брат», я рассказала ему, что сбежала от мужа-тирана, пряталась у подруги, а сегодня ей позвонили, и я убежала. Я сказала ему, что видела, как из ее подъезда вышли четверо. Я умоляла его пойти, посмотреть, как она, или пустить меня, но он отказался. Он отвел меня в комнату, велел раздеться, а потом швырнул на кровать и улегся сверху. Он подмял меня под себя, и я поняла, куда я попала...
— С тех пор ты Катьку не видела? — тихо спросил я.
Она мотнула головой.
— В бар ты пришла в поисках клиентов?
Она кивнула, и слезы вновь ручьем потекли из ее глаз.
— Все, маленькая, не плачь, — я вытирал ее слезы руками и целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, но она не успокаивалась. — Теперь ты в безопасности. Я больше никому не позволю обидеть тебя...
Я говорил дежурные фразы, которые сказал бы любой в подобной ситуации, но сейчас я понимал, что действительно сделаю все, чтобы она больше никогда так не плакала, что я убью любого, кто посмеет поднять на нее руку. Я также понимал, что я, во что бы то ни стало, должен найти ее мужа и отомстить ему — за ее поруганную честь, за ее израненную душу, за эти ее слезы. Он заплатит мне за все...
— Рик... — я вдруг почувствовал, что ее дыхание выровнялось.
Моя маленькая бедная девочка заснула прямо в моих объятиях. Такого никогда не было! Я еще никогда не радовался тому, что обнаженная женщина просто спит на моей груди. Я плотнее укутал ее в свою куртку, уложил поближе к костру, лег рядом и тоже уснул.
Мне снился чудесный сон, будто мы с Кристиной идем ко мне домой. Перед нами раскрываются огромные внешние ворота, мои родители стоят на пороге, протягивают к нам руки и улыбаются. А Кристина выглядит просто волшебно — на ней длинное жемчужное платье свободного кроя и легкая накидка из той же ткани, ее волосы рассыпались по плечам, на лбу блистает ажурная д
Нашли ошибку?
Вы можете сообщить об этом администрации.
Выделив текст нажмите CTRL+Enter